Интервью с театральным художником и арт-гуру Галей Солодовниковой происходит на веранде ресторана. Галя оказывается настоящим гурманом — мы выбираем самый уютный столик, с видом на зимний сад и правильной окружающей температурой. Мы разговариваем о результатах театральной лаборатории в рамках проекта «Человек 3000» и нужен ли такой театр самим сельским жителям...

— Мой первый вопрос стандартен: как вы оказались в проекте, чем он вас заинтересовал?

— Это проект Андрея Попова и всё пошло от него: Попов дает импульс, а дальше ты уже сам должен проявить инициативу и понять, чего ты хочешь. Если ты хочешь участвовать, то ты должен понимать, что тебе не заказ делают. В этом проекте ты партнер.

— А поподробнее?

—…Ну, как-то мельком Попов обмолвился, что они вместе с Машей делают проект, и не хочу ли я что-нибудь придумать. Я сказала, что хочу. После этого мы встретились с Юрием Квятковским и стали придумывать тему. Мы поняли так, что все пространство там рассчитано на некую творческую резиденцию, на объединение творческих единиц, чтобы они могли там экспериментировать на своем поле, а может быть даже на поле им неизвестном. Мне страшно хотелось и не хватало эксперимента в сфере театра. Такого открытого, когда ты не думаешь о результате, а думаешь о том, что тебе интересно в данный момент, в данную секунду, и открыт к тому, чтобы другие люди в нем принимали участие…

— Я так поняла, Ваш эксперимент максимально раскрыл социальный аспект проекта Андрея Попова — вы сделали спектакль полностью на речевом материале местного населения…

— Театр — это синтез всевозможных искусств: визуальных, текста, музыки, и все это вместе когда складывается, на зрителя оказывается комплексное воздействие. У нас была задача использовать для спектакля только материал, который был бы найден в среде.

— Это Андрей вам предложил?

— Нет. Все приезжали на проект как чистый лист бумаги. Никаких концепций, никаких задумок. Попов сказал, что есть место, есть среда — предложите-ка что-нибудь, что будет интересно конкретно для вас… Мы с Юрой и еще Казимиром Лиске (далее — Кэз, прим. корр.) втроем придумали этот проект — театральную лабораторию — поставили себе рамки и придумали правила игры.

— Словами режиссера, что это было?

— Не совсем правильно будет сказать, что я режиссер — так как обязанности — кто есть кто — у нас очень плавали, это такая коллективная работа, комплексная, и мнение каждого члена команды учитывалось в равной степени. Наверное, в самом конце, в последний день, у нас пошли уже разграничения по обязанностям, кто за что отвечает, чтобы организоваться, а в процессе придумывания происходил взаимообмен.

— Как был выстроен спектакль?

— Мы придумали целую систему заданий, ступеней, по которым сочинялось произведение. Вначале — сбор текстового материала, в котором каждое слово было взято из этой местности, от этих людей, которые там живут. Первые три дня мы посвятили тому, что ездили в разные деревни, разделившись на несколько групп, и встречались с разными людьми — на улице, в поле, на остановке, где-то еще — и просто с ними разговаривали. Сначала мы пытались строить нашу беседу как интервью, но потом поняли, что интервью не получится, так как человек начинает слишком серьезно задумываться над тем, что он говорит. А когда в свободном диалоге — это совсем другое дело. У каждого участника команды нашелся свой подход в общении с местными жителями… Самое главное было найти интересные истории, темы, фразы, интересные характеры. Потом мы этот текст разбирали, резали, вытаскивали из него разные фрагменты, потом коллажным образом всё пересоставляли… у нас был такой огромный  «борд» внутри старого хлева, весь усеянный маленькими бумажками, которые вынимались из разных интервью и с которыми мы работали, миксовали, и смотрели, что из этого даёт нам идеи — визуальные, музыкальные и так далее… Самое сложное было соединить весь этот хаос в единый смысл. И для этого уникальную на самом деле девушку нам нашел Кэз, замечательную пастушку. Которая общалась с животными, и с животными находила общий язык лучше, чем с людьми. Ее истории и стали в итоге главными в постановке. Она рассказывала, что ее три раза била молния, и каждый раз она выживала каким-то образом, рассказывала, что надо людей закапывать в землю, чтобы электричество выходило.

— Это в итоге стало главным мотивом?

— Это стало решением постановки: актеры были «закопаны» — сначала мы их думали закапывать реально в землю, но потом Попов разрешил нам выпилить пол в их новом доме, что было достаточно рискованно с его стороны (смеется — прим. корр.), и ребята, стоя на конструкциях с обратной стороны, высовывали головы, которые потом закрывали такими «домиками»-ведрами из нержавейки.

— Это метафора социопатии?

— Это прямая иллюстрация рассказа этой девочки, Наташи. Зритель может считывать свои смыслы, достаточно свободные могут быть тут ассоциации...

— А почему вам так мало удалось побыть на проекте, я вот очень жалею, что не застала вашей лаборатории?

— Времени выкроили насколько можно было, поэтому все было очень экстремально. Желание максимально погрузиться в проект было, как только мы начали погружаться, всех страшно захватило, и было очень интересно, но времени было так мало, что мы практически не спали...

— Как ты сама оцениваешь, это был проект для тебя, для узкого круга, или, если бы эта пастушка посмотрела этот спектакль, она бы все поняла и ей понравилось?

— Не знаю. Это такой, на самом деле момент… немного неловкий — когда ты используешь чью-то речь и когда человек не знает, что он становится героем в тот момент, когда он с тобой разговаривает… и что та степень откровенности, с которой он с тобой говорил, становится достоянием общественности… это такой момент щепетильный. Не знаю, насколько ей это было бы интересно и как-то помогло… но я знаю, что для остальных людей, тех, кто пришел на спектакль, это было важно и интересно: услышать голоса тех людей, которые возле нас, и с которыми мы зачастую не разговариваем и не углубляемся в их процессы, которые у них внутри происходят. Что это за люди, которые собираются на остановке? Есть у них какие-то желания, секреты, мечты и так далее? Я уверена, что для приехавших на проект людей познакомиться с ними было полезно.

— А местных жителей звали?

— Да. Но почему-то никто из них не пришел. Очень хотелось бы узнать их реакцию… Не почувствовали бы они, что мы их под крупной лупой рассматриваем, препарируем как лягушек и развлекаемся таким образом, находя какую-то диковинку?

— А что тебе дает это творческое состояние, когда ты из живой речи делаешь некую архитектурную композицию, как художник? Это некое очищение, медитация, отстранение от объекта? Чем для тебя стала эта работа?

— Это был поиск. Поиск того, что может тебя зацепить, взволновать, и желание взволноваться. Проект был потрясающий и в том плане, что все люди, которые в нем участвовали, невероятно интересные, и участвовали все очень глубоко — была некая магия внутри команды.

— Здорово. А какие-то личные смыслы ты открыла для себя в процессе работы?

— Для меня было действительно важно познакомиться с людьми, которые живут в деревне, потому что мы ограничены своим кругом общения, и все, что мы знаем, почерпнуто нами из новостей или книг, а прямого контакта с сельскими жителями зачастую у нас нет никакого.

— Но это был все-таки больше профессиональный интерес?

— Нет, именно человеческий. И через этот человеческий интерес ты в итоге находишь потом, что тебя трогает и о чем ты хочешь потом рассказать…

— А почему эта героиня так отозвалась всем участникам вашего коллектива, как ты думаешь? Может быть, у вас с ней есть что-то общее?

— Не потому, что у нас что-то общее, а потому что она по-настоящему особенная. Поговорив с пятью бабушками ты, например, уже можешь предсказать, что скажет шестая — это примерно одинаковые суждения, а она стояла совершенно особняком по отношению ко всем остальным — человек, в которого интересно заглядывать…

— Участвовала ли ты ранее в подобных проектах?

— Практика art-residence, у нас, к сожалению, совершенно не развитая, но она есть везде — во всех культурных, и даже некультурных странах — когда соединяются артисты разных  направлений для создания уникального художественного продукта. Очень хочется, чтобы эта практика у нас в стране тоже происходила, потому что если люди все время варятся в своей среде и только отдают, то они очень быстро выдыхаются… и самое интересное — это столкновение разных людей, с разными культурами, взглядами, техниками, с разным пониманием реальности — от этого симбиоза получаются самые интересные произведения искусства. Думаю, что это понимание к нам приходит, потому что сейчас в Никола-Ленивце тоже делают такую резиденцию.

— А не коммерциализируется ли это со временем?

— А это не может превратиться в нечто коммерческое, потому что это направление экспериментально-образовательное, скажем так. Это можно только углублять в сторону образования, когда участники еще и дают друг другу и желающим мастер-классы. Но желание Андрея — это не чисто художественная резиденция — он хочет сделать еще и вклад в регион и в тех людей, которые там живут, вовлечь их, отвлечь от их телевизоров и жизни, которая им опостылела, и дать им какой-то свежий поток и желание жить. Жить там. И жить интересней.

— Как ты думаешь, у тебя найдется в этом году время посетить проект?

— Да, в сотрудничестве с Юрой Квятковским, мы планируем расширенную лабораторию — не на десять участников, как раньше, а на три команды, в каждой из которых будут свои художники и музыканты, хореограф… И планируем объединить нашу театральную лабораторию с проектом Three Play, который проходил в Москве в сентябре…